Грустное лето

Пару часов назад, когда я возвращался домой из зала, у меня заболела спина. Боль постучалась в дверь воспоминаний, и я уже не мог остановить свои размышления. Одна мысль сменяла другую. В голове творился хаос. Я понял одно: нужно срочно упорядочить мысли и разложить эмоции по полочкам.

Я уже тысячу раз рассказывал эту историю, но все же… Я хочу вспомнить всё и изложить ее иначе, опираясь на факты, а именно на свой дневник десятилетней давности. С тех пор прошло уже много времени, но события того лета все еще играют важную роль в моей жизни.

Это очередная заметка, посвящённая моим  воспоминаниям.

То лето начиналось, как и все предыдущие: солнечно, тепло, весело. Вообще любое лето – это весело, но в то время я радовался этому времени года особенно. Во-первых, 13-ого июля у меня День Рождения, а во-вторых, каникулы, а, следовательно, ходить в школу не нужно.

Жил я тогда в Северном Бутово на улице Грина. Метро там еще не было, так что приходилось ждать автобуса-гармошку и ехать по МКАДу до остановки метро Битцевский парк.

Как-то раз мы с Ромой договорились посидеть у меня, и я поехал его встречать. И вот еду я в этом автобусе, слушаю Jay-Z, а мне звоночек от отца: «Никит, бабушка в Собинке умерла. Дядя твой уже туда поехал, и ты давай езжай». Рому я в тот день так и не увидел.

Бабушка Лида жила в городе Собинка, Владимирской области. Я ее сильно любил. То время, которое я провел у нее в деревне, я никогда не забуду. Оттуда у меня тоже сохранилось много воспоминаний, но о них как-нибудь в другом посте.

Честно говоря, я не нашел никаких сведений о том, как я доехал до деревни. Память моя отказывается воспроизвести этот путь. Но у меня есть предположения, что меня отвез отец.

Я тут напряг свой мозг и, кажется, картинка вырисовывается… Точно! Меня отвез отец до города N(названия я не помню), а дальше меня перехватил, уже выпивший дядя и повез в Собинку.

Я прекрасно помню, как приехал в дом, в котором прошло мое детство. Было странно проходить мимо собачей будки и не слышать приветливого лая. Оказывается, пёс умер сразу после того, как умерла бабушка. Вот я поднимаюсь по ступенькам, на которых в солнечные дни я сидел, улыбался и пил козье молоко, а в дождливые, на этих же ступеньках сидел, грустил и слушал меланхоличные рэп композиции.

В памяти полно голосов. Кто-то все время говорит. Дом полон людей. А может мне это только кажется. Кухня, коридор, столовая… ничего не изменилось, только как-то пусто, несмотря на всех этих людей.

Кто-то мне сказал, что бабушка в большой комнате. Это кстати та комната, в которой я первый раз посмотрел баскетбол. Как сейчас помню тот финал Chicago Bulls - Utah Jazz. Именно после той серии я решил, что буду играть в баскетбол. И осенью записался в секцию.

В комнате горит лампа дневного света. Окна открыты. В центре стоит гроб.

Я кстати рос верующим мальчиком. Так меня воспитала бабушка (другая бабушка), которая водила меня в церковь в воскресенье и учила молиться. Меня знали все церковные бабули в храме на Сухаревской.

Когда я стоял перед гробом, мне было четырнадцать лет. И повторюсь, я был верующим. Я начал говорить с бабушкой, потом говорил с Богом, а потом опять с бабушкой. Я подошел ближе, посмотрел на ее сине-серое лицо и начал плакать. Я плакал. Я опять говорил. Потом повторял: «Ну как же так? Так не должно было случиться. Еще слишком рано». Потом я осознал, что бабушка передо мной… Это уже не моя бабушка и она мне не ответит. Она наверняка за мной наблюдает, но тело свое она покинула.

Я много раз приходил тогда к гробу и каждый раз плакал. Но, честно говоря, я так и не смирился с ее смертью. Я так и не понял, что такое смерть.

Бабушку мы похоронили.

Меня попросили остаться там на сорок дней. Посторожить дом. Так пролетела первая часть моего лета.

Свой День Рождения я отпраздновал там. Уже не помню как. Наверное, сходил на Титаник в местный кинотеатр «Восход», где билет стоит от 2 до 5 рублей.

В Москве я был в конце июля. Денег у меня не было тогда, так как в 14 лет я ушел из дома. Жил у друга до тех пор, пока меня не позвала к себе бабушка (как раз та, которая привела меня к религии). Сидеть у нее на шее у меня не было желания, так что я вместе со своим другом Илюхой устроился на работу. Мы торговали косметикой «Красная линия». Ездили в какие-то далекие края, в провинции, в основном в роддомы и продавали, вернее будет сказать – «впаривали» беременным женщинам шампуни и прочую мыльную продукцию.

Так мы проездили до 9 августа. В тот день, возвращаясь домой, наш молодой начальник, который ездил с нами, решил сэкономить на нас и не заплатил за электричку. Он сказал так: «На Электро заводской можно сойти просто перепрыгнув через забор». Мы и сошли.

Стояла такая дикая жара. Мы были уставшие, голодные и хотели быстрее оказаться дома. Мы шли «хвостом» за этим недоумком. Илья у него еще спросил: «Может быть, перейдем на ту сторону, пока поездов нет?». А в ответ мы услышали: «Нет, не нужно, они еще не скоро будут… успеем».

В это время я посмотрел вперед и увидел поезд. Вроде далеко. Потом обернулся, другой тоже далеко. А когда вернул голову в исходное положение, то первый поезд уже мчался на меня, а еще через секунду сзади я услышал гул второго поезда. Было страшно. Все что я успел сказать: «Это пиздец». Секунда, две, три… Так долго… Так громко… Так близко… А потом удар…

Меня протащило на несколько метров назад. Потом я упал, а поезда все еще ехали. Ощущение было такое, словно меня били человек двадцать ногами по спине. Поезда остановились. Люди стали вылезать из окон. Кто-то кричал: «Мальчику сломали жизнь, теперь он калекой будет». Кто-то плакал. Помню бритого нациста, который посмотрел на мою разорванную спину и начал блевать.

«Илюх, а ноги у меня двигаются?». «Да, Никитос, все двигается, у тебя царапина вообще, ты главное не вставай».

Потом эти носилки. Вынесли совдеповские зеленые носилки. Погрузили моё окровавленное тело на это старье и понесли… Несли недолго, так как старые носилки не выдержали меня. И я с грохотом упал где-то на рельсах.

«Ну вас на хуй! Я сам пойду!». Илюха меня поднял и обнял, и мы пошли в поезд, который должен был доставить меня до Москвы.

Болело все. Я все спрашивал: «А я буду играть? А что там у меня? А крови много?»

Я плакал, держа голову на плече у Илюхи. Тяжело быть спортсменом и ощущать, что больше ты не будешь заниматься спортом.

Доставили меня в Склиф. Прежде чем меня прооперировали я пролежал в коридоре переполненной больницы около двух часов. Лежал я не на животе, а как-то на боку. Меня раздели догола, так что все могли наблюдать мое достоинство и мою дырку в спине. У врачей в это время был ужин, и они как-то не торопились меня заштопать.

Когда я наконец-то оказался на операционном столе, то помню, как они все ржали и говорили: «Парень, да ты в рубашке родился. Этот штырь прошелся по твоему организму и не задел живых органов. Всё цело, всё на месте. Обычно эта мясорубка разрывает людей на части или делает безногими и безрукими калеками. Ты счастливчик».

Операцию мне делали под местным наркозом. Он на меня вообще не подействовал. Когда мне сшивали мышцы, то я чувствовал все. Как же было больно. На меня истратили весь запас наркоза и сказали, что больше нельзя. Сунули мне палку между зубов и начали штопать. Какая-то медсестра рассказывала мне историю своей жизни, пока я корчился от боли и выл, словно собака из фильма «Марли и я» в дождливую погоду.

Около 11 вечера меня перевезли в палату. В палате было пятеро мужиков, и все они храпели, сопели и издавали прочие непонятные звуки. Только парень, которого привезли через пару дней с ножевым ранением был нормальным и тихим, чего не скажешь о его друзьях, которые приходили его навестить.

В первую ночь мне приспичило пойти в туалет. И я, конечно же, решил сходить. В одной руке пакетик с кровью, в другой член. Я стою и делаю свои дела. А потом я начинаю терять сознание и падаю. Я ударяюсь головой об стену и от удара прихожу в себя. Не знаю, где я нашел силы доковылять до постели, но видно… где-то нашел.

Через три дня после операции началось самое ужасное. У меня подскочила температура, а всё тело находилось в каком-то ознобе. Мне кажется, слово «агония» здесь самое уместное. Я бился в агонии. Болело всё. Каждый сантиметр моего тела был пронизан болью. Меня трясло и все, чего я хотел, так это умереть. Я просил о смерти. Было такое ощущение, что кто-то в меня воткнул нож и медленно режет.

Приехал отец. Посмотрел на меня, а я ему вместо слова «привет»: «Я хочу умереть. Сделай так, чтобы я умер. Мне так паршиво». Он вызвал медсестру и мне что-то вкололи. Он меня обнял и начал говорить: «Ты же сильный парень. Ты со всем справишься. Я рядом. Потерпи чуть-чуть и тебе станет хорошо. Я люблю тебя». Я до сих пор благодарен отцу за то, что он тогда сделал для меня. Это был один из самых ужасных дней моей жизни.

Пока я лежал в больнице, ко мне все время кто-то приезжал: родители, друзья, одноклассники, папины знакомые. У меня все время были фрукты и сладости.

Вскоре меня выписали, и я переехал домой. На самом деле ничего не поменялось. Я все еще не мог двигаться и проводил все дни в постели. Мой друг Денис навещал меня каждый день. Все время приносил что-то вкусное или видеокассету какую-нибудь новую. Время просто шло.

В конце августа мне сообщили, что папа попал в больницу. Он лежит в реанимации.

В то утро, когда он спускался по лестнице своего дома, на него напали двое. Один спускался сверху, а другой поднимался снизу. У обоих были железные прутья. Они начали колошматить его. Потом достали отвертку и всадили ему в живот. Он вынул ее и начал вонзать в одного из нападавших. Они бросились прочь, а отец кое-как поднялся домой и сказал жене: «Вызывай скорую».

Первый раз я увидел его спустя несколько дней. Я зашел в палату реанимации, а передо мной была просто груду мяса. Я не мог узнать его. Нельзя было назвать это человеком. Я попытался найти живое место на его теле, но так и не смог.

Единственная часть тела, которая светилась – это его глаза. Все такие же сильные, уверенные в себе, никогда не отступающие, пышущие мужеством и бесстрашием, закаленные в безумные 90-е.  

Я смотрел в его глаза и плакал. Я не мог понять, как это все случилось, с бабушкой, со мной, с папой. Я не мог остановить поток слез. Мое сердце разрывалось. Я так хотел, чтобы он поправился, чтобы как раньше улыбался и двигался, а не лежал словно мумия. Я думал: «Ну зачем тебе все это, папа? Зачем тебе такой образ жизни. Ну выбери же ты новую дорогу. Без всего этого ужаса».

Мои слезы все текли. И я не мог больше смотреть на него. Мне до сих пор бывает стыдно, когда я вспоминаю, что отвел глаза в тот день. Я проявил такую непростительную слабость. Я должен был улыбаться и говорить, что все будет хорошо.

Так прошло мое самое ужасное лето. Оно стало переломным в моей судьбе. Именно после этого лета и обзавелся хроническими депрессиями и периодическими болями в спине.

Я не знаю, почему все это произошло, но, наверное, так нужно было.